Вообще в те, середины 70-х годов отряды, были на дуге  рождение-взросление-старение-умирание  самыми зрелыми, этакое вершинное плато, и   казалось, что самим отрядам тысяча лет, что и отцы, и деды наши, и  отроки при Иване Грозном и даже при Владимире Красное Солнышко ездили в стройотряды - обычное же дело, поэтому и не нам, салагам, менять этот тысячелетний уклад: дисциплина, работа до седьмого пота, отдых до икоты и всемерная помощь тем, кто ещё так не умеет. При этом, конечно, оттачивались нюансы. Например,  я, как мне казалось, в «Москве-75» достаточно отвострил тонкости комиссарского искусства,  которое в отношении с людьми опять сводилось к простому: сумей сделать так (создай такую ситуацию), чтобы человек захотел сам, чтобы он подумал, что он хочет сам, что он делает сам, что это его инициатива, только его, что он не на поводке, не в поводу, он САМ, в этом его заслуга, его энергия и - его почёт. Одного   раскачаешь похвальбой, как ребёнка, другого – от противного,  с кем-то нужно пройти первые пять шагов, пройти так, чтобы у ведомого возникла уверенность, что   ведёт - он. Тогда уж точно пойдёт дальше сам.      Зажжешь вот так десять бойцов - остальных  уже их жар захватит. Никогда никого не агитировал, не упрашивал, боже упаси – не уговаривал спеть-сплясать или задержаться на объекте, они, может быть, и уговорятся, споют и спляшут, и  останутся довыработать раствор, но это будет мука, а не огонь, которая – зачем?   Но чтобы зажечь не десять, а хотя бы одного, нужно, как минимум, гореть самому. Мы и горели. С обочины может опять долететь вопрос: а для чего всё это? Деньги? Слава? Нет, нет и нет. Это, повторю ещё раз, была  игра. Игра в будущее, в котором нам всем хотелось бы жить.

   Поднялись с рабочим оптимизмом в 4.30, позавтракали. Косы отбиты и наточены ещё вчера, всё готово – даёшь косьбу!    Косили – точнее «косили» - до 11 часов. Накосили две копны пессимизма -  отношения с косой у всех скверные, общий стиль – съём травы методом рубки.

   Странная усталость, не от самой усталости, хоть  машем, как заведённые, больше пяти часов,  а от чувства, что с каждым взмахом мы косим всё хуже, как будто разучиваемся, разучиваемся делать то, чего и не умели.

  В тот год родились несколько новых стройотрядовских праздников, которые, сколько я помню, прижились, и у нас на ТЭФе, а потом и на ЭФФ стали традиционными.  Один из них – стройотрядовский Новый Год, отмечали в ночь с 31 июля на 1 августа. Всё, как полагается: ёлка, Дед Мороз со Снегурочкой, обращение Генерального секретаря к народу,  фейерверки, подарки под ёлочку и вокруг этого два чемодана хохм и приколов («замазок», как говорил Голохматов). А другой – международный стройотрядовский женский день 8 августа, апофеоз влюблённости и поклонения.

    Как же в стройотрядах без любви? Стройотряд просто дышал любовью! Тотальной влюблённостью, никогда почти не выходящей за  магический ряд прикосновений, и поэтому  никогда не иссякающей и – боже упаси! - не превращающейся  в свою противоположность из-за пресыщения собой же.  В отрядах девчонок  к ребятам – одна к пяти  или к семи,  и  все – красавицы. Это, кстати,  был один из негласных  (но далеко не первый!) критериев отбора: кроме того, что брали девчонок  только компанейских, готовых к серьёзному труду, то есть здоровых и крепких физически, без малейшего намёка на возможность нытья и занудства, обязательно  умеющих что-то делать – петь-плясать, рисовать, фотографировать, кашеварить и т.д., при прочих равных  - красавиц.

Продолжение дневника Сергея Кононова.

 3. День третий, 14 июля, суббота. Отплыв

 Перед самым сном - или уже во сне? – Влад, тоже ведь поэт, попросил Фадея:

- Прочитай ещё раз про ту воду…

Фадей прочитал про другую:

 - Вода-отрада, вода-водица, какая радость, в тебе водиться, в тебе родиться, тебе молиться! Кровь виноградья и сок венозный – телам награда: вода плюс воздух, плюс соль земная, плюс соль с одёжек – вода всё знает, вода всё может. Будь кит ли, краб ли – все в ней удались, ведь в каждой капле вода – Солярис. Не мастерица, скорее – Мастер, в любой живице, в любой отраве твой каждый кластер вселенной равен. Стоишь и – стоишь, ревёшь и шепчешь. Устану – поишь, недужу – лечишь. Недаром даром мне глоток каждый! Вода-государыня, равняешь жаждой царей и нищих, вода-сестрица, вода – жилище, вода – жилица. Лишь пожелаю – ты стынешь-таешь. Вода – живая, вода – святая. Хоть в Волге-Шпрее, в любом сосуде, замёрз – согреешь, горю – остудишь. С тобою вместе, весь век с тобою… Рожусь – окрестишь, умру – обмоешь.

   В каких-то десятках метрах мерно рокотал, как разговаривал, Енисей, похрапывал Шура, счастливо вздыхал Влад…

Главным уроком «Башкирии-73» было понимание коллектива – линейного, в 30 бойцов – отряда,  как некоего фантастического многоголосого инструмента, этакого живого органа, который может звучать, раскачивая себя внутренним резонансом до феерических мелодий, а может молчать или скрипеть так, что лучше бы молчал. Настроить его можно только изнутри, находящегося вне – сбоку, с краю, над, под  - настройщика  инструмент не воспримет. У комиссара не может быть никакой дистанции. Командир, тот  имеет на неё право, она даже входит в его обязательный арсенал управления, изнутри не порулишь, но звучание, дыхание можно организовать только изнутри. А для этого с каждым голосом нужно найти унисонный диапазон,  определить его уникальное место в рождающемся хоре, заставить его поверить в свою уникальность и  нужность для общего звучания.  Прообраз такого хора  рисуется ещё с осени, всю зиму, особенно весну – всё это так называемый подготовительный период, когда смотришь на ребят, кто чем талантлив (а кто в двадцать лет не талантлив? Могут быть не знающие ещё про свои таланты, так узнают!), этот рисует, этот пляшет, эти двое природные артисты, этот вообще на все руки. К лету эскиз готов, остаётся только закрепить его носилками,  главным, универсальным, обязательным для всех талантом – не гнуться под носилками с бетоном, потому что если этого таланта не окажется, то

будь ты хоть трижды Моцарт, твою скрипку вечером у костра никто слушать не будет, но и - наоборот! И наоборот: если ты ни петь не стал, ни плясать, даже если не умеешь, если отказался встать в калитку, потому что «никогда не стоял на воротах», если ты серый – кто с тобой впряжётся в одну тачку? Не зазвучит. Не заиграет. Всё напрасно. Пропало лето. За восемь лет явного и неявного комиссарства я убедился, что  у поющей бригады  производительность  процентов на 30 всегда больше. «В бой идут одни старики!»

Мой друг, забыв себя, для нас играет Сора,   Обида, злость – какая ерунда!

Ты выслушай прелюдию печали – от сумерек зажжённая свеча.

Мы в струнах волшебства не замечали, одну и ту же песнь на них бренча.                            

Мы далеко от дома, четверть Шара. Там, в городе большом, другая жизнь,                            

но слишком лжёт столичная гитара и голосом своим не дорожит.

Невнятны оргии больших оркестров, но лишь в Туву приходит сумерек пора,

мой скромный друг, молоденький маэстро  играет Сора на гитаре у костра.

И мир становится понятным и уютным, и  души мотыльками льнут к костру,

готовые сгореть в пожаре трёхминутном,  родившемся в груди потёртых струн.

Блестит слеза от звука и от дыма, и каждое движение руки  

стирает краски шутовского грима,  отводит злость и разжимает кулаки.

Заметней грусть в глазах, всегда беспечных, слова, что  раньше сказаны – не те,

и  всё, что было раньше не замечено,  вдруг стало главным в этой суете.                                      

 В огромном хозяйстве СТОА на Варшавке нашей бригаде, составленной из атомщиков группы Т-12-71, досталось строить подземное хранилище (или – убежище?) – монолитную железобетонную коробку 50х30х10 с десятками комнат, то есть  целым лабиринтом перегородок. Может и не на 10,  за лето доверху мы всё же  не долили. Сколько раз я потом на разных машинах приезжал в этот  сервис или проезжал рядом – не мог отыскать моего первого объекта – схоронилось под землёй наше подземное хранилище-убежище! А тогда это был котлован, вокруг которого бегал пузатенький прораб Иван Иванович с кипой экспликаций и надзирал за соблюдением технологии монолитного бетонного литья, а мы, восемь бойцов ССО ТЭФ МЭИ «Москва-72» под руководством старика-бригадира Бори Круглова творили свой первый  бетонный маяк в стройотрядовском море.  Боб был молчун и, следовательно, философ. Работать он учил личным примером и примерами: «Вот видите муравья? – показывал он в редкий перекур мчащегося по бездорожью едва видного из-под ноши муравьишку, - вот  работать надо так, что если бы этот муравей работал в нашей бригаде, был бы последним. На шаг впереди муравья! И – с улыбкой! У него инстинкт, а  у нас -  сознание общего дела».

В том 72-м ССО МЭИ разместили в школе, недалеко от стройки. Три факультетских отряда –ЭТФ, ТЭФ, ПТЭФ. В нашем факультетском гимне пелось: «По нашим курткам, рваным и прожженным мы узнаём тебя железный ТЭФ». Каждый факультет на своём этаже. У каждого - своё лицо, своё оформление, у каждого свои объекты, У каждого свои командиры. А песни – общие. Только если уж о песнях, то сначала не об этих наших, а о песнях вообще. Потому что песня не только строить и жить помогает. Песня как тончайший индикатор, может дать полнейшую социальную раскладку в любом обществе. Скажи мне, какие ты поёшь песни, и я скажу, кто ты, кто твои друзья, кто твои враги, какая в стране власть и долго ли она продержится

 Самые обыденные события порой могут вызвать последствия несоизмеримые с причиной своего появления. Так и все события, о которых пойдёт речь, были вызваны к жизни совсем небольшим происшествием – отъездом из отряда одного из первых квартирьеров Володи Гращенко, Грыни. Тут, может быть, следует сразу познакомиться с теми, кто будет главными героями этого дневникового рассказа.

      Грыня – инженер, один из той троицы, что своим приездом положила начало ССО МЭИ ЭФФ «Тува-79», боец 3 л.о. (линейного отряда – авт.).

     Карпенко Шура (Карпуха) – так же член вышеупомянутой троицы, инженер, 26 лет,           школьный друг Грыни, обязательный и незаменимый  член всех агитбригад всех отрядов,                      в которых он побывал с 1971 года, бригадир 3 л.о.

    Воронов Владилен (Влад) – квартирьер, 25 лет, бывший пограничник, студент-вечерник последнего курса, работает на кафедре ОЭ (общей электротехники – авт.), причём в отряд поехал впервые, боец 3 л.о.

    Кононов Сергей (я) -  квартирьер, 21 год, студент пятого курса, в отряде четвёртый раз, комиссар и бригадир 4 л.о.

    Фадеев Володя (Фадей) – приехал с первым эшелоном, в отряде 8 раз, инженер, 25 лет,   был на всех должностях комиссарских служб от бойца до факультетского комиссара, бригадир 4 л.о., прочная опора комиссарской службы- и общего отряда и 4 л.о.

  Стройотряд. Кем и где мы только не побывали  за «вторые» двадцать пять лет, но  я неизбежно, чаще, чем хотелось бы для душевной ровности,  возвращаюсь в эту  бесшабашную трудную радость юности – стройотряд. Иногда - самым серьёзным (из мирных) многофункциональным тренингом перед грядущей битвой-жизнью,  а иногда – единственным настоящим куском этой самой жизни, ведь всё последующее в ней, как бы  значительно и, временами,  трагично не происходило, не могло сравниться со стройотрядом по интенсивности труда, который в радость. Всё-таки тогдашняя игра в жизнь и была настоящей жизнью, а всё последующее взрослое – реакторы, книги, бизнес, наука, звания, должности, деньги, и даже семьи, дети  – какая-то затянувшаяся  игра, ненастоящее. То есть всё наоборот: полудетская игра оказалась настоящей жизнью,  взрослая жизнь – скучной ненастоящей игрой.