По-русски нейросеть определяется фразой «душа в душу», только вот у фразы маловат масштаб, «он» да «она», а принцип правильный). Это такая «игра в мозг», когда люди, как нейроны в мозгу, сообща решают задачи, для одного нейрона невообразимые. И для кучи нейронов тоже неподъемные. Только для нейросети. Так мы, радостно играя в эту игру, без особенных сверхнапряжений делали вчетверо. Душа в душу сверху донизу, по ширине и по кругу. По сути нас было не четверо, мы были одним новым человеком. Не за деньги. Не от страха быть наказанным, а от страха быть не принятым в эту игру, в сеть, потому что – сигнал из будущего! – кто не в сети, тот и не жилец, не жилец как человек нового, следующего, способного выжить в грядущем бедламе, вида. В каком-то отдалённейшем завтра в такой сети будет всё человечество (или его просто не будет), но пробные кластеры мы создавали в отрядах уже вчера

С 76 года  стройотрядовское движение –  так   чувствовалось мне – перешло некий  Рубикон. Другой как будто воздух. Может быть, это было спустившимся до нас пониманием, ощущением некого незримого Рубикона, который преодолевала страна.  Точнее – должна была преодолевать, но не стала. Не смогла.  Если бы преодолела, то, наверное, чувства нарыва, тревоги и не было бы. А тогда – было.  При отсутствии течения вперёд  начало захлёстывать встречной, даже не встречной, а стоячей волной.  Вот эта стоячая, отсутствие  явного движения даже в том же направлении, ощущалась, как  переход в иное бытие. Внутренняя энергетика стала заменяться  внешними приводами. На объекте этого было не заметить, но на моём фронте  - нельзя было не заметить. Скажем, концерты давались по-прежнему, и лекции читались десятками, но уже не потому, что мы  из Москвы, что мы можем и рады  немного посветить в глубинке в меру своей избыточности, своего таланта, 

Вообще в те, середины 70-х годов отряды, были на дуге  рождение-взросление-старение-умирание  самыми зрелыми, этакое вершинное плато, и   казалось, что самим отрядам тысяча лет, что и отцы, и деды наши, и  отроки при Иване Грозном и даже при Владимире Красное Солнышко ездили в стройотряды - обычное же дело, поэтому и не нам, салагам, менять этот тысячелетний уклад: дисциплина, работа до седьмого пота, отдых до икоты и всемерная помощь тем, кто ещё так не умеет. При этом, конечно, оттачивались нюансы. Например,  я, как мне казалось, в «Москве-75» достаточно отвострил тонкости комиссарского искусства,  которое в отношении с людьми опять сводилось к простому: сумей сделать так (создай такую ситуацию), чтобы человек захотел сам, чтобы он подумал, что он хочет сам, что он делает сам, что это его инициатива, только его, что он не на поводке, не в поводу, он САМ, в этом его заслуга, его энергия и - его почёт. Одного   раскачаешь похвальбой, как ребёнка, другого – от противного,  с кем-то нужно пройти первые пять шагов, пройти так, чтобы у ведомого возникла уверенность, что   ведёт - он. Тогда уж точно пойдёт дальше сам.      Зажжешь вот так десять бойцов - остальных  уже их жар захватит. Никогда никого не агитировал, не упрашивал, боже упаси – не уговаривал спеть-сплясать или задержаться на объекте, они, может быть, и уговорятся, споют и спляшут, и  останутся довыработать раствор, но это будет мука, а не огонь, которая – зачем?   Но чтобы зажечь не десять, а хотя бы одного, нужно, как минимум, гореть самому. Мы и горели. С обочины может опять долететь вопрос: а для чего всё это? Деньги? Слава? Нет, нет и нет. Это, повторю ещё раз, была  игра. Игра в будущее, в котором нам всем хотелось бы жить.

   Поднялись с рабочим оптимизмом в 4.30, позавтракали. Косы отбиты и наточены ещё вчера, всё готово – даёшь косьбу!    Косили – точнее «косили» - до 11 часов. Накосили две копны пессимизма -  отношения с косой у всех скверные, общий стиль – съём травы методом рубки.

   Странная усталость, не от самой усталости, хоть  машем, как заведённые, больше пяти часов,  а от чувства, что с каждым взмахом мы косим всё хуже, как будто разучиваемся, разучиваемся делать то, чего и не умели.

  В тот год родились несколько новых стройотрядовских праздников, которые, сколько я помню, прижились, и у нас на ТЭФе, а потом и на ЭФФ стали традиционными.  Один из них – стройотрядовский Новый Год, отмечали в ночь с 31 июля на 1 августа. Всё, как полагается: ёлка, Дед Мороз со Снегурочкой, обращение Генерального секретаря к народу,  фейерверки, подарки под ёлочку и вокруг этого два чемодана хохм и приколов («замазок», как говорил Голохматов). А другой – международный стройотрядовский женский день 8 августа, апофеоз влюблённости и поклонения.

    Как же в стройотрядах без любви? Стройотряд просто дышал любовью! Тотальной влюблённостью, никогда почти не выходящей за  магический ряд прикосновений, и поэтому  никогда не иссякающей и – боже упаси! - не превращающейся  в свою противоположность из-за пресыщения собой же.  В отрядах девчонок  к ребятам – одна к пяти  или к семи,  и  все – красавицы. Это, кстати,  был один из негласных  (но далеко не первый!) критериев отбора: кроме того, что брали девчонок  только компанейских, готовых к серьёзному труду, то есть здоровых и крепких физически, без малейшего намёка на возможность нытья и занудства, обязательно  умеющих что-то делать – петь-плясать, рисовать, фотографировать, кашеварить и т.д., при прочих равных  - красавиц.

Продолжение дневника Сергея Кононова.

 3. День третий, 14 июля, суббота. Отплыв

 Перед самым сном - или уже во сне? – Влад, тоже ведь поэт, попросил Фадея:

- Прочитай ещё раз про ту воду…

Фадей прочитал про другую:

 - Вода-отрада, вода-водица, какая радость, в тебе водиться, в тебе родиться, тебе молиться! Кровь виноградья и сок венозный – телам награда: вода плюс воздух, плюс соль земная, плюс соль с одёжек – вода всё знает, вода всё может. Будь кит ли, краб ли – все в ней удались, ведь в каждой капле вода – Солярис. Не мастерица, скорее – Мастер, в любой живице, в любой отраве твой каждый кластер вселенной равен. Стоишь и – стоишь, ревёшь и шепчешь. Устану – поишь, недужу – лечишь. Недаром даром мне глоток каждый! Вода-государыня, равняешь жаждой царей и нищих, вода-сестрица, вода – жилище, вода – жилица. Лишь пожелаю – ты стынешь-таешь. Вода – живая, вода – святая. Хоть в Волге-Шпрее, в любом сосуде, замёрз – согреешь, горю – остудишь. С тобою вместе, весь век с тобою… Рожусь – окрестишь, умру – обмоешь.

   В каких-то десятках метрах мерно рокотал, как разговаривал, Енисей, похрапывал Шура, счастливо вздыхал Влад…

Главным уроком «Башкирии-73» было понимание коллектива – линейного, в 30 бойцов – отряда,  как некоего фантастического многоголосого инструмента, этакого живого органа, который может звучать, раскачивая себя внутренним резонансом до феерических мелодий, а может молчать или скрипеть так, что лучше бы молчал. Настроить его можно только изнутри, находящегося вне – сбоку, с краю, над, под  - настройщика  инструмент не воспримет. У комиссара не может быть никакой дистанции. Командир, тот  имеет на неё право, она даже входит в его обязательный арсенал управления, изнутри не порулишь, но звучание, дыхание можно организовать только изнутри. А для этого с каждым голосом нужно найти унисонный диапазон,  определить его уникальное место в рождающемся хоре, заставить его поверить в свою уникальность и  нужность для общего звучания.  Прообраз такого хора  рисуется ещё с осени, всю зиму, особенно весну – всё это так называемый подготовительный период, когда смотришь на ребят, кто чем талантлив (а кто в двадцать лет не талантлив? Могут быть не знающие ещё про свои таланты, так узнают!), этот рисует, этот пляшет, эти двое природные артисты, этот вообще на все руки. К лету эскиз готов, остаётся только закрепить его носилками,  главным, универсальным, обязательным для всех талантом – не гнуться под носилками с бетоном, потому что если этого таланта не окажется, то

будь ты хоть трижды Моцарт, твою скрипку вечером у костра никто слушать не будет, но и - наоборот! И наоборот: если ты ни петь не стал, ни плясать, даже если не умеешь, если отказался встать в калитку, потому что «никогда не стоял на воротах», если ты серый – кто с тобой впряжётся в одну тачку? Не зазвучит. Не заиграет. Всё напрасно. Пропало лето. За восемь лет явного и неявного комиссарства я убедился, что  у поющей бригады  производительность  процентов на 30 всегда больше. «В бой идут одни старики!»