День девятый, 20 июля. Прощай остров. Получался вроде бы как день отдыха. Ещё затемно Фадей с Васильичем на моторке погнали в Шагонар, с расчётом после обеда приехать за нами на машине. Я проводил их до берега – реки, реки! Ещё раз удивился: как же это мы думали, что протока – это и есть река, Енисей? Думали, что отряд – это и есть самая большая жизнь. Оказалось, и ССО – это тоже остров, с которого мы уплываем. Грустное, но будоражащее душу событие – вверх по Енисею, туда, куда не достанет море, навстречу новым и новым рассветам. Мотор взревел, лодка, отойдя немного от берега, развернулась носом против течения и рванулась вперёд, туда, где розовой полоской обозначился рассвет. Втроём немного поработали, больше молча, каждый про себя переваривал вчерашнее явление «прораба». - Что ни говори, а надо бы за Тишина выпить, - Шура деликатно перетягивал заслугу спасения на себя. - Погоди, спугнёшь, - тормознул его осторожный Влад, - вот Володька вернётся. Но сначала вернулся аппетит. Почти всю рыбу поменяли у ребят на тушёнку, оставили себе только на уху. После ухи косы в руки уже не брали. Лежали, философствовали: - А заметьте, всякая движуха начинается после несчастья. Вот выгнали нас – попали на чудо остров (вчера он его проклинал), у завхоза сыновья пропали, зато нас вытащил… - С чудо-острова? - Народ не дурак, придумал: не было бы счастья, да несчастье помогло. - Не дурак, да только что это за жизнь у него такая, что для любой малюсенькой радости обязательно несчастье подавай? - Такой уж алгоритм движения. - Куда – движения? - В царство Божье, наверное. - А может – в преисподнюю? - А может это одно и то же? - Тьфу… - Дело не в «куда», а в «как». - Как, как, как… - Выработка правильного способа движения и есть цель. Как сталь закаляют? Нагрели – отпустили, нагрели – отпустили, то есть, счастье-несчастье, счастье-несчастье… - Погоди, Островский, а счастье – когда нагрели, или когда отпустили? - Когда на наковальню и молотком по башке – бах, бах, бах… - …а мы знай подставляем! «Островский» - это тебе как раз подходит, только не «Островский», а «Островской», с Острова. Когда станешь писателем, возьми псевдоним. Дарю. Вот скажи, зачем мы едем в стройотряд? - Так больше некуда. - А может, за деньгами? - Нет, Шура. За деньгами вы бы с Грыней и Гогой мотанули бы на какую-нибудь халтуру и срубили, сколько вам нужно. - Так это ж надо всё самим организовывать, а тут всё готово. Мне лень. - То есть ты из-за лени? - А ты, Влад, небось, царствия Божьего поискать? - Оно же внутри, Шура, чего его искать. - Ясный пень, что внутри, но внутри посмотреть успеем, для начала надо общарить окрестности, эвон их сколько. - Нет, это на уровне инстинкта. Молодым свойственно некое роение. Перманентные смотрины: посмотреть, себя показать. Кровь играет. - Дурная кровь. Вон бюргеры сидят себе по норам, всё-то у них ровненько, никуда не рвутся. - Погоди, лет через тридцать и ты никуда рваться не будешь, сядешь за стаканчиком бормоты на крылечке, и хоть тебе потоп. - Так они, бюргеры, что, сразу стариками родятся? - Нет, у них кровь другая. Недостаток красных кровяных телец. - Это у нас избыток. И именно красных. Стройотряды же специально придумали, чтоб мы чего-нибудь не натворили, детям машинку покупают, только бы спичек не трогали, а нам стройотряды. Ту-ту! Би—би! Зато дом цел. - А что, уже пора? - Что? - Натворить? - Творить всегда пора. А у нас машинку отобрали, мы и заплакали. Не бойся Серёга, ничего тебе не сделают, ты им в сто раз нужнее, чем они тебе. - Кто? - Кто стройотряды придумал. Ты, конечно, клиент опасный, больно правильный и с фонтаном, вот клапаночек тебе и прикрыли. Думаешь, тебя Паша выгнал? Или Яньков? Нет, это система тебе поводок подбирает. Вон, видишь, как Фадея посадили: через год отчисляют, а не отпускают, потому что какой стройотряд без Фадея? Без дураков отряд не стоит. И хода ему дать нельзя, потому что - дурак, ещё запалит какую-нибудь революцию. Поэтому – выгнать, клеймо поставить, чтоб по недосмотру кто-нибудь руля не доверил. - А кто же рулить будет? - Тихонькие. Дубовицкий будет, Крылов твой будет, Шелепень… да все теперешние штабные будут, они же за этим и приехали, на тебе очки зарабатывают, сигналят наверх: «Я свой! Блюду!». А сам-то отряд им по фигу. - Злой ты, Шура. - Зато, Влад, справедливый. Немного помолчали, Влад поменял тему: - Вы только подумайте, что мы, может быть, из людей последние, кто по этому острову ногами ходил. Представьте, что над вами пять этажей холодной чёрной воды. - Фадея бы тут оставить, вот нарыбачится. - Был остров, трава росла, деревья, мышки-птички и – нет острова, - Влад разволновался, даже вскочил на ноги и стал выхаживать около палатки, точно хотел, чтобы галька запомнила его драные ботинки, - вы только подумайте! Был – и нет. - Мы подумаем, Влад, подумаем. И я тоже подумал: да, остров будет затоплен. Уйдёт под воду. Так же неотвратимо уйдёт – уходит под воду время, эпоха. Вот мы и констатируем это своей неприкаянностью. Пришли другие люди. Они не лучше, они другие. Мы с ними разнимся как воздух и вода. Вот сейчас на острове воздух, но завтра будет вода, и никуда от этого не деться. В воздухе живут деревья, птицы, пчёлы и мы, в воде будут жить водоросли, рыбы, раки и они. И что же, борьба бесполезна? Больше чем. Надо не бороться с затоплением, а спасать то, что можно спасти. Мы же переносим Чао-Холь в другое место? Вот так и душу нужно перенести в другое место, мы же не сможем стать рыбами? Поэтому нужно позаботиться, чтобы не захлестнуло… То есть сбежать? Ну, не ездить же в стройотряд до седых мудей и кукарекать на заре об этом счастье на весь мир… Которого, кстати, уже не будет. Этого не будет, э-то- го. Будет другой. Да он уже другой, неужели не видно? Ты на острове, который вот-вот затопят. Нужно скосить с него последнюю траву и грести отсюда во все вёсла. Такое чувство, будто мы, дети, так славно играли у себя под окнами, но пришли какие-то ребята с другого двора и сказали, что это их двор и их игра, и если мы хотим участвовать, то только водилами и собачками… Эпоха дураков кончилась, а жалко, ох, жалко! Оставив Влада в лагере, с Шурой поехали в Старый Чаа-Холь – в правление за паспортами. По дороге накупили книг – Дюма, Драйзера, Быкова и Лавренёва, и каких-то ещё, всего на 31 рубль, да на два рубля обсчитала продавщица, нехорошим её словом. В Урбюне купили ребятам продуктов и вина - они созрели для локального неповиновения. Последний раз сварили рожки, почти пополам с тушёнкой, тупо предались чревоугодию . Во время сиесты в гости пожаловал Шелепень. Вручил нам с Владом письма к декану, с которыми мы срочно должны явиться к нему (декану) в Москве. В письмах они, якобы, ходатайствуют о нашем зачислении – для наказания и исправления – в московский отряд (знал ли он, что командиром там Нестеров Серёга, из нашей же бригады-мечты 77-го года ?). Но – надоели. Угостили его отстоявшимися за ночь и полдня остатками браги. Получалось, что штаб бадью начал, штаб его и закончил. Целую бадью! - Ну, вы и пить здоровы! – не смог не прокомментировать Шура. Переправили его - с приветами всем нашим – на тот берег. Пошли к ребятам, взяли фотоаппарат. Собрали вещи – обещал приехать управляющий, принять палатку, лодку и инвентарь, закрыть наряд на скошенное. Не приедет. А ведь какие-то деньги в этих копёшках спрятаны. Ждать – хуже нет. Настроение – как будто не только с острова уезжаем, даже не из Тувы, а с планеты на планету. Гитару взял Шура. «Помни Туву, пусть далёка она и туманна, годы пройдут, и у нас будет всё аджирбас (ОК – по-тувински), помни Туву, это, право же, вовсе не странно, помнить всё то, что когда-то касалось всех нас. Помни Туву… Неподдельная боль расставаний, и наяву слёзы самых надёжных друзей. Слёзы друзей не всегда перескажешь словами, слёзы друзей и без слов встретишь ты не везде. Помни Туву… Грозы рогом вонзаются в горы. На рандеву в 3.15 девчонки спешат. Руки девчат – маникюр посерел от раствора. Губы девчат чудеса, улыбаясь, вершат. Помни Туву… Необузданный рёв Енисея. Горы зовут, только некогда к ним убежать, нужно нажать, чтоб скорее увидеть Россию, чтобы к Москве огрубевшие руки прижать». Фадея всё не было. «Что ты смотришь на Саяны опечаленно? На Саяны опустилась седина. Это осень с ними встретилась случайно, и совсем, мой друг, не наша в том вина. Вон, луна встаёт и светит над Саянами, как в метро московском новенький пятак, лишь фортуна нам не светит, окаянная, всё фатально получается не так… Облака за перевал плывут-качаются, как плывут за перевал мои года, это лето на отряде не кончается, это лето остаётся навсегда. Улетает самолёт и делать нечего. Ты утри ладонью глупую слезу: это осень к нам подкралась незаметно, я от осени тебя не увезу…» И вот – было, было какое-то сомнение! – на берегу останавливается «Автолавка», выскакивает Фадей, кричит, торопит – шофёру некогда. Быстро побросали в лодку вещи, что надо сдать и всё сено поручили провожавшим ребятам из ССО (опять проводы!). Они же сделали единственную (она так и осталась единственной) фотографию нас четверых вместе. Фадей с Шурой – в кабину, мы с Владом, «рыжие», - в кузов, и – прощай, «Остров комариной смерти», прощай, наш Остров Везения!.. На этом кончается всего лишь первая, далеко не самая большая часть дневника Кононова Сергея «Летопись Нестуденческого нестроительного отрядя Тува-79». Но остальные части к Острову ССО имеет ещё меньшее отношение, поэтому о том, как мы всё-таки заехали на «автолавке» в лагерь, как приехали в Шагонар, что в переводе означает «город любви», как мы из-за заезда в лагерь опоздали на склад, как пришёл пьяный Васильич и загрузил нас-таки материалом и провиантом (ящик тушёнки, ящик сгущёнки!), как мы с ним приехали в деревню Чодура, где нас предупредили, чтобы по одному не ходить, всегда иметь при себе что-нибудь для самозащиты, потому что здесь часто режут, особенно русских, и им, тувинцам, за это ничего не бывает, сажать-расстреливать нельзя, потому как вымирающая нация, на особом сбережении у нашего родного правительства, как мы отправляли нашего пьяного завхоза домой, как нас поселили на веранде в доме у завмага, как мы, проголодавшие по работе, в первый же день изнасиловали бетономешалку и за день залили весь фундамент под склад, как наши новые компаньонки, 50-летние Верка и Надька, кормили нас хану и поили аракой, как мы с этой араки всю ночь лазали через окно во двор, потому что нас для безопасности закрыли на все замки, какие жестокие концерты в исполнении всей деревни смотрели во внутреннем дворе магазина, где мы строили склад, накануне завоза водки, как мы удивлялись простоте, с которой односельчане порывались прибить (убить!) друг друга, как нам осточертела тушёнки и с каким блаженством мы однажды наелись пустых рожек, как мы «подружились» с местным «шаткомом» и нас научили пить водку по-тувински: одну бутылку из бутылочной же крышечки по кругу - и все «вусмерть», как к нам ночью приходила Каракыз и упрашивала нас сделать с ней то, что пьяный муж никак не может, и всё выясняла, кто старший, то есть первый, и как она ушла с кровной обидой, как мы без перерыва сочиняли стихи и песни, как мы, закончив литьё стен, автостопом поехали в лагерь на день рождения Игоря Петровича Илюхина, как от самого Шагонара пошли пешком (40 вёрст), как на середине дороги нас подхватил … Яньков и высадил, не довезя до лагеря километр, как нас встретили в лагере, как мы дарили подарки - книги со специальным посвящением имениннику: «С судьбой свяжись – зигзаг на каждый круг, на то она и жизнь, мой друг, чтоб не зевать на страшном повороте – ни в кайфе, ни в любви, ни в дружбе, ни в работе», и качали его 22 раза, как мы насыщенно провели в лагере две ночи и день, как вернулись в Шагонар и вместо работы Васильич забрал нас на Енисей пить водку и петь «Багульник», как мы добрались до своего склада, как мы его закончили строить и смертельно при этом устали – не смогли даже выпить бутылку водки, купленную по случаю окончания строительства своего первого объекта ( только не повесили дверь, не было навесов, да пьяный водитель раскурочил еще не схватившееся крыльцо), как поменяли оставшиеся материалы – краску и гвозди у местного электрика на вино, брус и доски у учителя истории на две банки молока, как приехал на приёмку склада сам председатель РАЙПО и как особенно понравились ему полы, как переехали на новый объект – подсобку для магазина в посёлке Торгалык , как искали по тувинским полям картошку и не нашли, как я привёз из Шагонара серёгину посылку из дома с разными сладостями, самоучителем Крамского и известием о письме его родителей в штаб, как я начал учиться у Серёги играть на гитаре по-настоящему, как много торгалыкцев мечтало с нами побоксировать и и пофехтовать на кольях и арматуре, как мы постоянно воевали за шлак, песок, цемент, шифер и пр. с Васильичем и за экскаватор с армянами, как воду для шлакобетона таскали флягой с реки, как подом подкупили водовоза, как я встретил умопомрачительной красоты тувинскую студентку и в корне поменял представление об этом странном народе, как пригласили её с подругами к нам на «вечер песни», как они не пришли, как встретились с киевскими студентами и московскими геологами (и со всеми пили), как подружились с бригадой шабашников, как Влад, излечив своего друга Шуру от простуды, получил прозвище «Цитрамон», как без перерыва на что бы то ни было опять сочиняли и сочиняли стихи и песни, как заболел – теперь тоской – Шура, обнажив-таки свою настоящую ранимую сущность, как выменяли у шабашников половину очередного ящика тушёнки на два ведра картошки и наелись ей, наконец, по-московски, как параллельно начали «лить» кочегарку, как мы начали мёрзнуть в своем сарае, потому что – август, как совсем раскис Шура, как у меня заболело сердце, у Серёги желудок, а Владу вообще всё надоело, как зарядил дождь и нечего было, кроме сочинения песен, делать, как нас постоянно просили купить с «заднего хода» вина и водки, как просящие пили и почти всегда тут же падали, как опять не было петель для дверей – ни в подсобку, ни в кочегарку, как нашлось на нашем Острове тело одного сына Васильича, потом второго, совсем, по рассказам, рядом с нашей палаткой, как их хоронили, и как запил Васильич, как мы ещё раз, по окончании второго объекта, съездили в лагерь, как наша четвёрка разделилась – Влад уехал в Кызыл добывать билеты на самолёт, Шура в Шагонаре занимался с Васильичем нашей зарплатой и ещё чем-то с Надеждиной дочкой, а мы с Серёгой вернулись в Торгалык и начали новую работу, новую страницу похождений, на этот раз в бригаде шабашников, состоящей из беглого ЗК дяди Володи, скрывающего от следствия 19-летнего Валерки, Вити-хохла, который потом ежемесячно полгода присылал мне посылку с орехами для того, чтобы я в этой же коробке обратно, россыпью, отправлял ему изделия №2, была такая возможность, пока у Серёги Конобеева мать работала начальником цеха на БРЗ (Баковском «ракетном» заводе, то есть заводе «резиновых изделий»), а в Туве изделие №2 жизненно необходимо, потому как 90%-й сифилис),бывшего алкоголика Коли-сварщика, штукатура Юры вместе с 9-й женой Светкой-поварихой, и бригадира осетина Миши, как мы учили их устраивать мягкую кровлю, как вставали в 4.30 и с маленьким перерывом на обед работали до 21.00, как приехал Влад и привёз нам билеты на 23 августа (сами они улетали 15-го), как получили у Васильича после всяческой нарядовой алхимии две с половиной тысячи рублей (на всех, конечно), плюс пятьсот отдельно ему, Васильичу, как прощались с Владом и Шурой, как обиделся на нас Васильич, что мы собрались в «какую-то Москву» вместо продолжения ударного зарабатывания, как определили нам шабашники с Серёгой отдельный убойный объект – заброшенное картофелехранилище, как мы наломали на ручье облепихи и всю ночь давили из неё сок, как пили с дядей Володей чифир, как устроили выходной и ездили всей бригадой в тайгу колотить орех и как потом опять же всю ночь его обрабатывали, прогоняя размолотые шишки через два тут же изготовленных грохота-сита, как обманул нас осетин Миша, закрывший наряд за картофелехранилище на 700 рублей и выдавший нам, дуракам, только по сто, с учётом двух дней на кровле, но зато не обманул и привёз мне недельный бюллетень (все мои блатные отпуска кончились) с фуникулярной ангиной, как последний раз вдвоём с Серёгой приехали в лагерь, как по пижонски – не удержались! - засветили перед штабными бабки, как летели в самолёте, где я читал первого тувинского писателя Салчака Току «Здравствуй, Москва», как в аэропорту нас, грязных и бородатых, встретили чистенькие, выбритые, красивые Грыня, Влад и Шура, как мы, пока ждали багаж, выпили с Серёгой по бутылочке московского пивка, как мы все вместе отправились в Орехово-Борисово к грыниной знакомой, как мы, славно закусив, устроили Грыне концерт из всех наших новых песен, как ему понравилось и как он жалел, что не был с нами, как мы напились и как мы утром, накупив цветов, поехали с Серёгой на такси домой – нам было рядом, ему в Люберцы, а мне в Лыткарино… обо всём этом я рассказывать пока не буду, поскольку к ССО это не имеет уже никакого отношения. ЗАКЛЮЧЕНИЕ В 79-м году отряды, конечно, не закончились, ещё без малого десять лет они сходили на нет, почти синхронно с умирающей империей – что ж удивительного? Их съедали одни и те же хищники и микробы. Но всё-таки лето 79-й года было поистине последним – не только для меня или для нашей опальной четвёрки, и не потому только, что оно было формально последним на этом плато 70-х годов, странном для такой чудной и чудной, такой беспокойной в своём великом покое страны. Как будто сам Бог сказал: вот дам вам семидесятые, остановитесь, осмотритесь, разберитесь в себе, поглядитесь в прошлое, попробуйте на вкус будущее, а с первого же восьмидесятого – всё, будет вам… коммунизьм. И, поскольку мы семидесятые профукали, даже недели до восьмидесятого не дотянул, не вытерпел – 25 декабря 1979 года вместо обещанного ещё Хрущёвым коммунизма начался Афганистан, за несколько месяцев в стране окончательно поменялся воздух, и даже летняя Олимпиада при всём патриотическом размахе дышала уже новым воздухом, напряжённо-печальной атмосферой. Улетая, Мишка плакал и по 70-м, о том, что всего-то на год не успел к последнему мирному лету. В 80-м умирает Высоцкий. В 80-м запрещают Грушинский фестиваль (в 81-м закрыли и Московский КСП). Без суда ссылают в Горький Сахарова, при этом лишая его трёх Героев Соцтруда. Членом политбюро избирают изобретателя застоя Горбачева. Равнина – ёк, пороги – бар. Чертям раздолье. И вместе с плато 70-х под воду ушли и два наших Острова – урбюнский, на тувинском Енисее, и Остров ССО. Тоже почти синхронно: несколько лет пожирало Саянское море более полутысячи квадратных километров древней тувинской земли, за столько же справились с ССО мутные воды новой россиянии. Сейчас то место, которое свято, пустует, но при этом оно само сканирует огромную русскую вселенную, тревожно ждёт явления из её таинственных недр нового лика вечно живущего в этих суровых просторах божества, бережно, незаметно для «главарей и горланов», выбирая из грязи десятилетних распутиц всякое о нём упоминание, зацепочку, опыт. И уверен, что и наши попытки будущего, наш маленький опыт жизни на Острове ССО, будут в помощь. Порукой мне в этой уверенности - Кононов Сергей, Карпенко Шура, Влад Воронов, Игорь Гращенко, Гордеев Игорь, Игорь Илюхин, Нестеров Сергей, Ян Бартак, Сергей Смирнов, Лёха Фёдоров, Саша Барышев, Юра Дунаев, Валера Сыромятников, Сергей Анисимов, Миша Иванов, Толя Полищук, Юра Тютин, Валера Баландин, Андрей Скирда, Коля Бабыкин, Володя Вяткин, Саша Фабричнев, Сергей Минаев, Коля Петров, Юра Суляев, Женя Осин, Паша Никитин, Витя Гуляев, Валя Глушков, Аббас Алиев, Шура Голохматов, Серёга Конобеев, Саша Ким, Женя Окулич-Казарин, Серёга Кузнецов, Серёга Симонов, Шура Киташов, Серёга Кичаев, Люда Евсеева, Лида Терехова, Люба Сураева, Лида Иванова, Валя Белова, Эльвира Вилло, Галя Кузнецова, Таня Воскресенская, Искра Шишкова, Наташа Верещагина, Зоя Грибанова, Женя Кукос, Лена Сазонова, Валя Некрасова, Лена Угарова, Лена Зотова, и, конечно же – Мишаня Вахрушин, Павел Невзоров, Коля Предтеченский, Серёга Крупенников, Шура Глубоков, Боря Круглов, Володя Богословский, Володя Дмитровский, Володя Рожнатовский и ТИШИН СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ. P.S. …

По нашим курткам, рваным и прожжённым, Я узнаю тебя, железный ТЭФ… http://stroyotryad-mei.3dn.ru/publ/