Поговаривали, что Тишин всё же  поедет ещё раз командиром – «Башкирия» была его детищем, отряд 73 года получился отменным, хотя, разделённый на две части,  бомба без критической массы, не таким эффектным, как Сергею Георгиевичу бы хотелось. Поэтому он  готовил «Башкирию-74» в ещё большем формате: 240 бойцов. Производственная ситуация была изучена, контакты налажены, старики рвались в бой. Не ошибусь – такие  факультетские отряды не формировал больше ни один ВУЗ в стране. Типичными были небольшие отряды от 30 до 100 человек максимум, с одной стороны потому, что таких   факультетов вообще в стране не так много (на ТЭФе в 74 году  только студентов училось полторы тысячи), а с другой – мало кто решался  взваливать на себя на короткое лето такой трудноуправляемый отрядище. Мало кто – но не Тишин.   

   Конечно, если у командира нет уверенности, что его обручи – штаб, прежде всего, линейные командиры-комиссары, бригадиры и просто старики – удержат такую огромную бочку, то лучше  не браться: отряд развалится на  куски,  может быть даже – тогда караул! – враждебные, как расколовшийся магнит, или как, скажем, какой-нибудь нестабильный сиборгий, 106-йэлемент в таблице, будет каша, несъедобная горькая каша. Но если  командир уверен в себе и своей команде, то эта бочка за лето наполнится    вкуснейшим мёдом!

   Самое сложное, конечно – фронт работы. С учётом всяческих неожиданностей, форс-мажоров, для такого отряда фронт должен быть  как на пятьсот человек. А когда фронт есть, всё уже   зависит от оперативности и профессионализма  инженерной службы.

    Дальше: не сепаратизм, а соревнование. Все делают одно дело. Касса одна. Слава на весь отряд, позор тоже.   Важно расселить не по  разным корпусам (да,  в разбросанных корпусах какого-нибудь пансионата или турбазы такой отряд не удержишь), а на одном плацу,  все палатки (армейские, на двадцать человек), лицом к штабу. От этого прямо зависит дисциплина, оперативность управления, возникает чувство одного улья, муравейника, семьи - кумулятивный эффект общения. Любую информацию из радиорубки слышат все, из любой точки лагеря видно сразу все  газеты, боевые листки и прочий агитпроп – какой повод перерисовать соседа!

     На тему   численности мы почти никогда не разговаривали, но я понимал тишинскую стратегию - отряд должен быть максимально большим, сколько можно прокормить работой и кашей. Я представлял себе две кривые в уме Сергея Георгиевича: одна –  рост, в зависимости от численности, этого самого кумулятивного эффекта общения, вторая – рост риска не удержать. Там, где вторая догоняет первую – стоп: оптимум! 240 бойцов.  Оптимум не для зарабатывания денег только – большой отряд в пересчёте заработка на одну бойцовскую душу всегда беднее бригады, оптимум для улья, для муравейника. Для семьи. Это, видимо, естественная численность человеческого муравейника, примерно по такому принципу, наверное, формировались и древнейшие племена, и более поздние поселения, русская деревня, и индейская, и  какая угодно другая. Закон природы, физика, высшие элементы  периодической системы – естественный предел стабильности: нейтроном меньше – чуда нет, никакой природной (радио)активности, нейтроном больше – ядра нет, чудо развалится на песок и воду.        

   А уж  для комиссарской работы (для жизни) такой отряд – рай. Восемь линейных, одно мероприятие в неделю  каждый отряд готовит для всех. За минусомбой она не выстроится, но у всех участников этого ежевечерне-двухмесячного шоу должно быть  ощущение, что  именно само собой, что это  именно их желание - забраться на сцену и показать себя. Вот комиссару в том числе и забота: всё организовать и при этом делегировать  честь инициативы и актёрскую славу только исполнителям. Тогда и очередь на сцену.

    Два-три состава агитбригады. Не отпустят с аврала Серёгу Анисимова, поедет Валерка Сыромятников - один гитарист лучше другого. Одна агитбригада на выезде – заводил-артистов в отряде меньше не становится.

    Каждый год, как только  возвратятся с картофельных полей Подмосковья старшекурсники и допропьются последние заначки ушедшего в историю предыдущего отряда, начинается следующий. Кто думает, что отряд  - это два летних месяца, ничего об отрядах не знает. Отряд – это за исключением от силы одного месяца, октября, круглый год. Если вы начнёте готовить отряд в декабре,  можете опоздать. То, есть готовь сани летом, а стройотряд зимой.

    В сентябре приехали и, если не уехали на картошку (а, чтобы не изобретать велосипед, то бишь не создавать инфраструктуру и для осеннего сельхозотряда, факультетские бонзы отправляли строительный штаб прямиком в Барыбино, да нам и это в радость…), подвели итоги  соцсоревнования, получили грамоты, отчитались перед всеми бюро и комитетами, получили зарплату и премии, отшумели на прощальном банкете (штабной банкет – отдельная песня), допропили остатки – пора и о лете подумать. Наступает эта забота примерно к началу ноября.         

     Первым делом  определяются со штабом. Штаб это штаб. Политбюро ЦК в факультетском масштабе. Почёт, уважение, немного зависти, но главное -  ответственность – один полярный летний день без сна.  У штабного есть одно превосходящее все остальные привилегии и обязанности право – не спать целое лето. В штабе   не было случайных людей. Обычный разговор: «В отряд поедешь?» - «А кто командир?». Заметьте: не куда,  не на какие объекты, не сколько денег обещают заплатить, а - кто командир? Потому что  ответ на этот вопрос подразумевает ответы на все остальные. Стройотрядовские командиры – особая каста. Их, даже назначая и утверждая в разных инстанциях, не  назначают и не утверждают – они есть. Они выросли вместе с отрядами, они сделали отряды, отряды сделали их командирами. Не доверяя и не рассчитывая ни какие факультетские бюро, они  только сами годами выращивали себе смену и даже когда сами же переставали надевать  заэмблемленные куртки цвета хаки, оставаясь в Москве на кафедрах или в городе N на должности, отвечали и переживали: как там мой Мишка в Хакасии (Якутии, Башкирии)?  Командир сам набирал свой штаб. Комиссара – не в последнюю очередь. Зная командира, за состав штаба можно было не беспокоиться. Как у Чапаева: «К Чапаю комиссаром какого-нибудь замухрышку не пришлют!». С той только разницей, что стройотрядовскому командиру (образца ССО МЭИ 60-70 г.г.) комиссара никто  не присылал, он его делал из отобранного материала сам. Так же, как и всех остальных – инженера, начальника штаба, завхоза и даже доктора. Имена отрядных командиров на факультете были более легендарными, чем имена профессоров-деканов. Комендантов, Горбатых, Тишин, Рожнатовский, Панченко, Дмитровский - за каждым история размером в полстраны, за каждым шлейф учеников, школа, традиции. Штаб с отрядом жили по принципу организма – органического единства, все были свои, все были родные. Заменить голову протезом – может придти в голову, если она – протез же.  Лето коротко, чужое прижиться не успеет, всё должно быть родное изначально. В этом – успех и  страшная притягательность, желание повторения, продолжения опыта родства.

   Командир уже знает, кого он возьмёт в команду. За исключением   распределившихся выпускников и явно провалившихся в прошлое лето (таких мало) – это проверенная гвардия. Все старики известны, как в святцах. Забота будет – освобождать их от  производственной практики, переносить (это пятикурсникам) военные сборы, договариваться об отпусках для инженеров с кафедрами. Партком поможет, хоть и установят квоту:  с 4-го курса, скажем, 15 человек, с третьего 20.  А командиру бы хотелось30 и 40. За каждого человека небольшая драка. Устаканится на 20-ти  и 30-ти. Да 10 инженеров, да 10 невесть откуда  свалившихся ветеранов-выпускников – вот уж треть отряда, из которых можно и гвозди делать. Основа тоже не новички – второй курс, большинство  после «московского», куда с дальним прицелом (прицелом на «дальний») были в прошлом году направлены эмиссары-старики  для воспитания и отбора, так что совсем не новички – бойцы. Отобрать семь командиров – они, впрочем, тоже все на виду, правда, их, готовых на 120%, не семь, а двенадцать. Конкурс не конкурс, а в штабе перетягивание каната, начштаба горой за своих, комиссар за своих, даже завхоз слово своё замолвит, но последнее будет за главным инженером – с командирами линейных     работать ему. А в спорных, когда коса на камень – конечно, за мудрым Сергеем Георгиевичем. Линейных командиров отобрали, теперь их забота – подбирать себе комиссаров, бригадиров, специалистов.

   Потом командир с главным инженером поедут в первую командировку, подтвердят намерения, объёмы, подготовят проекты договоров. Попьют водки с местным руководством. Приедут, доложат: будет  бетон и асфальт, будет кладка, будет кровля, будет монтаж, для девчонок традиционно – отделка и покраска. Может быть – кусок узкоколейки, возможно – низковольтная ЛЭП. Перетасовали специалистов по отрядам, начались школы. Теория, выезды на практику, СНиПы, ЕНиРы по профилю, чуть не наизусть, и тренинг – считать, считать, считать.  Летом учиться будет некогда, там каждый день на штаб будь добр готовые цифры за день – объёмы, проценты. Учатся все – бригадиры, каменщики, бетонщики, кровельщики, маляры и даже повара составляют пробные меню и вместе с завхозом считают экономику кормёжки. Кроме этого все изучают ТБ. ТБ, ТБ и ТБ. И ещё раз ТБ. И, конечно,  уставные документы.

   Комиссарам дел  не меньше – лицо и место отряда во  вселенной ССО должны быть выразительными и достойными. Стенд в полстены, газета, ход соревнования в подготовительный период (приравнивается к одной неделе соревнования летом), информация, информация. Конкурс на эмблему, значок. Запустить жизнь в линейных – каждому своё лицо, название, эмблему. Формировать службы – показ,  агитбригада, лекторская группа, фото, радио… Эскизы - будущий лагерь прорисован к июню до мелочей, остаётся только собрать, как конструктор. Сценарии, сценарии, сценарии… пусть все думают, что это их собственные экспромты (для экспромтов места хватит). Сметы на закупку реквизита, закупка,  паковка. (Пятьсот листов ватмана, или рулон килограмм сто пятьдесят, пять вёдер гуаши, две бочки водоэмульсинки, фотолаборатория,  радиоузел – усилитель, три динамика, микрофоны, аппаратура ВИА и пр. и пр. и пр. – не забыть и костюм Деда Мороза на отрядный Новый Год, где его найдёшь летом в поле?)

   После зимней сессии отряд уже мчится к лету на полных парусах: агитбригада ездит по подмосковным  посёлкам,  лекторы практикуются в  окрестных школах,  газеты, фотомонтажи выходят регулярно,  вечера в общагах с пробой  мастерства отрядных трупп… а у бригадиров в уме не Теория ядерных реакторов, а всё СНиПы и ЕНиРы.

    Главным инженером, как  и предполагалось, стал старый зубр с кафедры ИТФ Никитин Паша. Инженером – мой прошлогодний командир Вахрушин Мишка, инженером по ТБ – мой новый лучший друг – Шура Глубоков. Завхозом – опять Женька Осин, а вот начальником Штаба – новое лицо, с.н.с. с кафедры КИП Валентин Глушков. Доктором обещал снова поехать легендарный Виктор Гуляев из института Гастроэнтрологии, мастер спорта по какому-то многоборью, душа-человек.  А вот комиссар Дмитровский получил диплом и уехал в Протвино. Распределился и уехал Богословский, оставив нам привкус сиротства.

    Мой Вахрушин, уже принятый к тому времени в руководящую команду, целую неделю заговорщицки мне подмигивал, а как-то в конце этой недели сказал, чтоб я  сходил к Тишину, зовёт.

   - Ну, что, Вовчик? Поедешь со мной комиссаром?

   Он спрашивал… Да, вообщем-то, он и не спрашивал, а в такой форме донёс до меня итог недельных штабных прений. Мне было 19 лет, за спиной было всего два курса и два отряда,  и тут -  самый большой «дальний» с самим Тишиным! Он спрашивал…

    Поеду! Поеду! Поеду!

   А вот сам он в то лето уже не поехал. Все гадали: то ли что-то произошло на кафедре, то ли  подошёл срок чего-то защищать, то ли  такой был зигзаг на пути к будущему профессорству, а может – всего понемногу, но только перепоручил он свой проект ССО «Башкирия-74» коллеге по кафедре, малоизвестному нам Евгению Рыкову, партком того утвердил, и под мелодию недоуменного разочарования мы потянули отряд к лету.   Поговаривли ещё, что этому Ракову больно уж была нужна в личном деле героическая страничка, вот Тишина - самого Тишина! - и придержали. Тогда нам это казалось  глупостью: как можно равнять проект размером в половину будущего – для Тишина, а за ним и для нас,  отряд  таким проектом и был, - и страничку в чьём-то, чужом для отряда, личном деле?  74-й год. Мы не верили. И зря. Верхний ветер уже подул в обратном напрвлении.

   Для меня изменение статуса было серьёзным испытанием. Если линейный комиссар  работает вместе со всеми на объекте, и может целый день непосредственно, главным образом  - адекватным положению усердием влиять на ребят и поддерживать их в тонусе, то  освобождённый комиссар отделяется от духоварительного бульона трудового процесса, во всяком случае, мне слышалось никогда в мой адрес непроизносимое: «Хорошо ему митинговать,  потаскал бы он десять часов носилки…». Да, неважно, сказаны эти слова или нет, важно, что ты их слышишь, и от того, как ты относишься к ним, даже несказанным, и зависит успех твоей работы. Другими словами, чувствуешь ли ты себя достаточно убеждённым в своих полномочиях руководить другими, и если  нет, то  каким бы мастером блефа ты не был, эта твоя несостоятельность будет уловлена   особо тонко чувствующими (главным образом оппонентами) и быстро заразит  всех остальных. То есть главное – твоя внутренняя состоятельность. Что и говорить, были у меня с этим компонентом большой комиссарской работы проблемы. Как всякая мягкая игрушка, я эти нюансы чувствовал, и, ещё раз повторяю, постоянно слышал  непроизносимый в свой адрес упрёк в лёгкой (без носилок) жизни. А лёгкая жизнь освобождённого комиссара была впятеро тяжелей, но необходимо было  приобрести внутреннюю уверенность.

    Не мудрствуя лукаво, мы её приобрели с Шурой Глубоковым, который тоже чувствовал себя некомфортно на освобожденной должности инженера по ТБ, простым лобовым способом: Шура заказывал на один из недалёких объектов часа на два ночи пару МАЗов бетона с часовым интервалом, и мы с ним, после всех дневных мытарств и нервотрёпок, после всех концертов и штабов, вдвоём, никому – не дай бог! – не говоря, принимали его на площадку. Один с лопатой, другой впрягался в рейку, по мере уставания менялись.

   За неделю от неуверенности вылечились – батюшка бетон всем докторам доктор! - на больше нас бы уже не хватило, хоть и было в нас тогдашних по семь жил.

   Бессмысленно рассказывать про стройотрядовские будни, которые  суть праздники, ими надо жить. Битва на двух фронтах – внутреннем и внешнем – меня поглотила. Уже на второй неделе – на первой после открытия лагеря – у меня было чувство, что это счастливое каторжное лето началось лет десять назад, а  конца ему вообще не будет. Внешняя стратегия проста: отряд приехал вглубь страны и должен не просто построить здесь что-то из кирпича и бетона (что, безусловно, главное) но и  за короткий срок врасти в этот край всем своим духовным потенциалом. Сверстывали в райкоме графики и маршруты выступлений агитбригады, лекционной группы, координировали, как и в каких районных мероприятиях в каком качестве будем принимать участие мы, на какие наши праздники приглашаются они, взяли на воспитание несколько трудных ребят,  передали в библиотеку собранные в Москве книги, договорись с районной библиотекой об летней аренде  толстых журналов – читали в те годы, как голодные… Когда на подведении разного уровня итогов комиссарской работы  я писал в отчетах, сколько мы дали за лето концертов, деятели в разных вышестоящих районных штабах с хитринкой ухмылялись: бумага, мол, стерпит, но всё равно слишком уж заврались. А  знали бы они, какая у нас в 74 году в Башкирии была агитбригада! Сыромятников Валерка, Юдин Юра, Анисимов Серёжа каждый могли петь по сольному концерту, лучший МЭИвский СТЭМ,  Полунин против Шуры Карпенко – так, школяр…А как Людочка Евсеева читала Есенина! А как играл на скрипке Володя Вяткин! А как пел Володя Курило!..  Ну, кулик, разошёлся… Да, уж. Но! Но был у нас в бригаде ещё гвоздь, какого, если уж я и загнул про Карпенко с Полуниным, ни в одной стройотрядовской агитбригаде по всей стране точно не было! «Валерий  Гулай и Галина Васильева, чемпионы Москвы по бальным танцам! Танго!» После такого объявления галёрки любого сельского клуба, как прибоем, прижимало  к первым рядам – такой элегантной пары  сцены башкирской глубинки и не видели, и уже не увидят… С агитбригадой была только одна проблема: с работы на час раньше, чтоб успеть доехать, выступить и вернуться, отпускали, да ребята и сами уходили - неохотно. Главные песни пелись всё же под виброрейку.

    Бурлила и внутренняя жизнь. Тон задавал хозяин радиоузла, неутомимый мудрец и весельчак, слоноподобный херувим Шура Голохматов. Побудка, информация, музыка,  объявления, интервью,  допустимые хохмы – т.е. прообраз нынешних радиохитов. «Перерыв в  вещании» был всего неделю, когда Шура вместе со своим (и моим) другом Серёгой Конобеевым попал в районный изолятор с  расстройством желудка. Расстройство, если честно, было только у Конобеева, он что-то съел, но тут «друг спас друга» - Шура, которого ни одна зараза не брала,  сговорился  с доктором, «докторишкой» Витей Шаровым, тоже из Гастроэнтрологии,  коллегой и протяже заменённого им Гуляева, и он их отвёз обоих.   Так   неделю и прокайфовали: Серега на горшке, а Шура со стаканчиком портвейна. Да-да! Это были какашки первых ласточек в огород великого сухого закона. Портвейн  же Док и приносил,  ежедневно навещая «больных». Оказия до Благовещенска бывала не каждый час, и почти всегда мы с доктором до города добирались вместе, и хоть при мне Шура с Доком не пили, моим посещениям друзья бывали рады. 

- Док, а что бы тебе не прочитать в отряде пару лекций на медицинские темы, - пытался я привлечь докторишку к комиссарской работе в ту короткую минуту, когда мы вчетвером сидели в изоляторе. Портвейн лежал у Дока в сумке, настроение у «больных» поэтому было благостным.

- Про аппендицит? Или про гигиену? Меня же побьют!

- Почему про аппендицит? Сочини что-нибудь о благотворном влиянии физических нагрузок на мышечные ткани.

- Эти трюки не для меня.

- Тогда  подборку поучительных случаев из практики.

Вмешивался Шура:

- Об онанизме им расскажи, пусть хоть знают, чем занимаются.

- Небось, уже и не занимаются.

- Что так, Док?

- А вот это самое благотворное влияние физических нагрузок.

- Пальцы от носилок не гнутся?

- Вот только пальцы и  не гнутся.

Я уходил по своим делам: в райком, на почту, редакции и т.д. а они, помахав мне из окошка, убедившись, что не вернусь, приступали к портвейну.

   В тот год родились несколько новых стройотрядовских праздников, которые, сколько я помню, прижились, и у нас на ТЭФе, а потом и на ЭФФ стали традиционными.  Один из них – стройотрядовский Новый Год, отмечали в ночь с 31 июля на 1 августа. Всё, как полагается: ёлка, Дед Мороз со Снегурочкой, обращение Генерального секретаря к народу,  фейерверки, подарки под ёлочку и вокруг этого два чемодана хохм и приколов («замазок», как говорил Голохматов). А другой – международный стройотрядовский женский день 8 августа, апофеоз влюблённости и поклонения.

    Как же в стройотрядах без любви? Стройотряд просто дышал любовью! Тотальной влюблённостью, никогда почти не выходящей за  магический ряд прикосновений, и поэтому  никогда не иссякающей и – боже упаси! - не превращающейся  в свою противоположность из-за пресыщения собой же.  В отрядах девчонок  к ребятам – одна к пяти  или к семи,  и  все – красавицы. Это, кстати,  был один из негласных  (но далеко не первый!) критериев отбора: кроме того, что брали девчонок  только компанейских, готовых к серьёзному труду, то есть здоровых и крепких физически, без малейшего намёка на возможность нытья и занудства, обязательно  умеющих что-то делать – петь-плясать, рисовать, фотографировать, кашеварить и т.д., при прочих равных  - красавиц. Если бы сейчас проводили, скажем, кастинг на конкурс «лучшие будущие жёны», то он бы в подмётки не годился к отбору девчонок в стройотряд семидесятых годов. Вот вам  усреднённый портрет стройотрядовки, и судите сами: весёлая послушная (дисциплинированная) талантливая рукодельница-красавица и работает, как лошадь.

   Милые наши девочки!

   Что ни говори, но  женщинам нужны герои. Это естественное, на уровне инстинкта  стремление выбрать сильного, способного защитить, отстоять и обеспечить, а уж в двадцатом-то веке разнотрагических и разноцветных героев  судьба заставляла страну генерировать в избытке: были Воины, были пламенные революционеры, полярники, ударники, стахановцы, лётчики, опять Воины,  целинники, космонавты, поэты, физики и вдруг – тишина…  совершенно не героическое время! Политические олимпийцы представляли собой геронтологический заповедник, космонавтам потеряли счёт, физики сравнялись с водопроводчиками. Героями было стать негде. Мужикам-то, собственно, что? Негде и негде, попьём пока портвейну и пивка… А вот бедные женщины! Им-то как без героев? На какую-то секунду на это место взобрались было  фарцовщики джинсами и дисками, но для русской ли женщины эти сахарные сопли? И ведь мало того, что не стало героев, даже пожалеть по-настоящему стало некого. Ровно. Пусто. Бедные, бедные девушки 70-х! И только маленькая отдушинка, окошко, в которое на этом инфантильном поле  можно было отыскать если уж и не героическое, то хотя бы мужское – стройотряды.

Потому-то и был конкурс в 15 человек на место, стройотряды  дышали жизнью, которая, в отличие от равняющих всех и вся смерти, если уж и не рождала героев сразу, то хотя бы производила первичную селекцию – отделяла имеющих мало-мальское мужское от  тьмы балбесов и тунеядцев.

   Исходя из пропорции, можно было бы предположить в каждую из девчонок было влюблено  по 5-7 ребят, но и это не так, потому что и каждый из ребят был влюблён, как минимум, в пять-семь девчонок, иногда целый линейный  носил на руках прикомандированную к ним на два дня маляршу Свету,  а вообще весь отряд просто боготворил пчёлок-поварих, которые, кроме всего-всего вышесказанного и несказанного,  ещё и кормили.

    Какие деньги?! Можно разве себе представить, чтобы в этом густом настое влюблённости кто-то из ребят мог позволить себе не быть ударником? Или не рваться на сцену, даже не умея ни петь, ни плясать?  Или не быть, в кирзовых сапогах и  в робе с соляными разводами на спине, верхом элегантности и галантности? И не было дня, чтобы в столовой на столе девичьего отряда с утра не стояли свежие букеты полевых цветов.

    За особое внимание  первого линейного отряда  всё лето шёл  непрерывный тайный и явный петушиный бой, победителей в котором не было, но был  о-ф-фигительный результат: дух рыцарства и достоинства, которого так мало осталось нынче во взрослом, не играющем в такие игры, как стройотряд, миру!      

     (А первыми замуж выходили всё-таки поварихи. Потому ли, что  путь к сердцу лежит  через желудок? А может – и скорее всего – потому, что для поварих не было отбоя (они урывками спали днём), как не было его и для  линейных командиров, по полночи  в чадовом штабе просчитывающих с инженерами прошедший  и грядущие рабочие дни. Так мы и сыграли после «Башкирии-74» свадьбу бравого командира  5-го линейного Мишки Иванова и  главного повара милой Валечки Беловой. Так же и Серёжа Конобеев, комиссар из комиссаров, увёл от кухонной плиты прямо в загс свою Леночку Паршину – у  них уже внук Тимошка примеряет  дедову стройотрядовскую курточку с надписью «Бедеева поляна»).

    Но свадьбы – дела зимние, а мы о лете. Лето - наша болдинская осень: сколько стихов о любви (а что не о любви, то под её влиянием) сочинялось  с фонариком  в полуживое послеотбойное время! В прошлом году с Серёгой Крупенниковым мы за ночь написали целую повесть в стихах.  Повесть потерялась, осталось написанное следующей ночью стихотворение: «Все уж песни давно пропелись, захрапели вовсю друзья, на скрипящую койку уселись друг Серёга и друг его – я. Словно чья-то больная совесть об палатку стучат ветра, мы с Серёгой писали  повесть от отбоя и до утра. И до  немочи спать охота, ине видно усталости дна, в эту ночь было два Дон Кихота, Дульсинея была одна. Но как доблестные испанцы не смыкали до утра глаз бригадир и его Санчо Панса, что на выдумки был горазд. В окна нашей палатки смело заходила читать луна. В эту ночь было два Ромео, а Джульетта была одна. Солнце всходит в июле рано – уже первая зорька видна.  эту ночь было два Руслана, а Людмила была одна. «МАЗы», «КрАЗы», прораб Охальцев лезли в душу на абордаж, от носилок больные пальцы не держали уже карандаш. Но вот песнь петуха пропета, прочитали стихи друзья…В эту ночь было два поэта: друг Серёга и друг его – я».

   Можете себе представить, как праздновали этот  самый женский в стройотряде день!

   Лида Терехова, Люба Сураева, Лида Иванова, Эльвира Вилло, Люда Евсеева, Женевьева Кукос, Галя Кузнецова, Таня Воскресенская, Валя Некрасова, Лена Угарова, и – Лена Сазонова, моя любовь в 75, Лена Зотова – моя любовь с 78. 

   А тогда, в 74 в Башкирии у меня был странный роман с комиссаром Людой Евсеевой. Странный потому, что настолько она – и сама Люда, и моя любовь к ней – была необычно - необыкновенно! – трепетна и чиста, что я просто не верил в настоящесть её, казалась сказкой, вычитанной из ещё ненаписанной волшебной книжки, вот, думал я, недоросль,  когда она напишется,  тогда… Куда пропадали весь мой пыл и дерзость, когда мы гуляли ночью по душистой башкирской степи? Люда, Люда… Лю-ю-да-а-а!  30 лет прошло, а эта любовь, как отдаляющаяся вершина, становится всё выше и красивей. Потом, как кусание локтя, были написанные ей стихи, которых она, сама поэт и тонкий ценитель, уже не слышала и не читала: «Добрая, тебе не пел я песен  голосом от юности пустым –                                     о себе, что я красив и весел, что красива и печальна - ты,  что мы оба, в общем-то, похожи   одинокостью своей на паруса: белый – я, беспечен и безбожен,  алый – ты, божественно грустна…»

   И ещё:

   «В этом городе, как войдёшь, налево, между бывшей дворницкой и приёмкой в стирку белья, жили два привидения, незатейливых привидения, одно – в белых звёздочках – ты, и без звёздочек, просто белое – я. Были созданы друг для друга, в одном городе, в одно время, но проходили сквозь и мимо друг друга, как привидения. Были сцеплены Провидением - такая белозвёздная ты и такой беззвёздный я, но думали друг о друге только: «Ах, какое мне было видение – точь-в-точь такое же привидение, как и я!» Плакали, даже невстреченности рады, сидя на одной скамье, где обычно отдыхало привидение Весна. Ты, незаметная, занималась астрофизикой сада, я, невидимый, геометрией сна. А в этом городе, по моим наблюдениям и по наблюдениям моей белозвёздной заодно, все-все знали про два влюблённых привидения и даже, счастливые, видели какое-то одно. И только мы, созданные друг для друга, в одном городе, в одно полувечное время, всё проходили и проходили  сквозь и мимо друг друга, как привидения…»

   И ещё:                          

   «Любви минутное сиянье   уж нас с тобой не ослепит: как я, ты сердце не неволь,                  услышь, как засыпает, спит  от наших душ на расстоянье  любви стихающая боль…»

   И ещё:                     

  « С тобой мы одиноки оба: я от людей обычно затаён, но часто до душевного озноба                                    я слышу одиночество твоё…»

   И ещё:

   «Ты слишком хороша и высока,   а у меня с далёких детских лет  тянуться вверх привычки нет – я на дожди меняю облака, на полумрак и тень меняю свет, на шутку – искренний ответ. Я из земли не рвусь за облака,  наоборот – я дождь пока…»

   И ещё:

   «Весь ноябрь перечерчен прошлым. Было ль, не было ль? – Бог судья. Что мне этой разлуки горше?  Разве – неогорчённость твоя?  Мокрый ветер нарочно бросит запах грусти в открытую дверь. Ведь тебя не любил я вовсе, отчего же так больно теперь?..»

   И ещё:

   «Не снишься? Не беда… знать, высоко живёшь. Не снижься никогда! Ну, разве только в дождь…»

   И ещё:

   «Вбирая в панциря полуокружье, любимых бережём, как можем - от нелюбви, недружья и недужья,  надёжней нянек, мамок, слуг, как можем бережём… А след беречь – как нужно, полуокружье замыкая в круг…»

   И ещё:

   «В чёрном списке лжи и лести мы так близко, что не вместе: смяты души прижиманьем – в уши дышим, жилки слышим, но – увы! – не понимаем. В белом списке  вздохов, взглядов мы так близко, что не рядом. В серых, карих гарь такая – жжём, дымимся, вьём, клубимся, но – увы! – не проникаем».

   И ещё:

   «Бог с тобою! С Богом, с Богом! Бог судья тебе, безбожне. Будь с любовью. Будь – любою. Лишь не сгинь на бездорожье».

   И ещё:

   «Для нас не времени в кругу времён. Порвались ременья, отключен сон, где мы – пушистые – летим… куда? Душою чистые… всегда ль? Нам нету имени. По святцам – тишь. Мой вензель выменян на парус. Ты ж со мной над рифмами плывёшь… Куда? Простыми рифмами: вода, беда… Жги, сыпь секундная, часов чирьи! В годах занудных мы – увы! – ничьи!..»

   И ещё:

   «Нерасставанья ради, мы, в разных – у Бога – званьях и разной крови, устали не быть не рядом – пора к расставанью души готовить, к разлюбленности. К разлетанью в разные мхи вселенной, к незнаемости, в них тайна потом-сближенья. Так рядом, так смертно близко не вынести – сон мой вещий! К  разлёту по далям новым с невозвращенья риском пора упаковывать вещи. Души готовы».

    И ещё, и ещё, и ещё…

 фото

 Открытие лагеря ИССО «Башкирия-74». На подъёме флага лучшие квартирьеры: Лида Иванова, Павел Невзоров и Андрей Скирда.

   Два парня на подъёме – Пашка и Андрюшка – из того нашего бетонного котлована «Москвы-72».

   А Благовещенский биохимический комбинат, который   с таким упорством строили два лета железные ТЭФовцы, через  десять лет после пуска закроют и перепрофилируют.  Биохимия - хлеба из нефтей – оказалась туфтой, и соответственно комбинат не биохимическим, а биохимерическим. Вот так, товарищ Худайдатов, дали стране чёрной икры из чёрного золота… Это, конечно, не хрущёвская целина, когда засеяли в Казахстане, а собрали в Канаде, но тоже ещё тот фокус…

   А м.б. звонок из будущего? Что-то мы не то начинаем строить. Или – не так?..